Ольга Токарчук
Веди свой плуг над костями мертвых
(с использованием перевода на украинский Божены Антоняк)
Главы 1-2.Главы 3-4.Глава 5. Свет сквозь дождь.5. Свет сквозь дождь.
«Тюрьмы строят из камней Закона,
бордели - из кирпичей Религии».
Удар, далекий треск, словно кто-то в соседней комнате хлопнул по надутому бумажному пакету.
Я села на кровати с ужасным предчувствием, что происходит что-то плохое, и этот звук мог быть приговором чьей-то жизни. Послышались следующие, и я начала торопливо одеваться, еще не совсем проснувшись. Остановилась посреди комнаты, запутавшись в свитере и осознав внезапное собственное бессилие - что делать? Как всегда в такие дни была отличная погода, бог погоды очевидно пособничает охотникам. Солнце ослепительно сияло, оно только взошло, еще красное от усилий, и бросало длинные, сонные тени.
Я вышла из дома, и мне снова показалось, что меня опередят Девочки, выбегут прямо на снег, радуясь этой погоди, и будут демонстрировать свою радость так откровенно и бесстыдно, что передадут ее и мне. Брошу в них снежком, а они воспримут это как разрешение на любые шалости и начнут свои беспорядочные погони, в которых преследовательница вдруг становится преследуемой и причина их беготни ежесекундно меняется, а радость, наконец, становится такой огромной, что нет другого способа, чтобы ее выразить, только бессмысленно бегать вокруг дома.
Я снова почувствовала на щеках слезы, может, надо обратиться к врачу Али, который, правда, дерматолог, но знает обо всем и все понимает. Видимо, мои глаза очень больны.
Быстро направляясь к Самурая, я сняла со сливы полиэтиленовый пакет, полный льда, и взвесила его в руке. «Die kalte Teufelshand», вынырнуло издалека, из прошлого. Это «Фауст»? Холодная рука дьявола. Самурай завелся с первого раза и безропотно, словно чувствуя мое состояние, двинулся сквозь снега. В багажнике загремели лопаты и запасное колесо. Трудно было установить, откуда доносятся выстрелы; они отражались от стены леса, нарастали. Я поехала в направлении перехода и через какие-то два километра увидела их автомобили - крутые джипы и небольшой грузовик. Какой-то Мужчина стоял возле них и курил сигарету. Я прибавила газу и проехала мимо этого лагеря. Самурай очевидно знал, что мне нужно, потому что упорно разбрызгивал вокруг мокрый снег. Мужчина пробежал за мной несколько метров, размахивая руками, видимо, пытался меня остановить. Но я не обращала на него внимания.
Я увидела, как они шли неплотным строем. Двадцать, тридцать мужчин в зеленых мундирах, защитных пятнистых ветровках и этих глупых шляпах с пером. Я остановила машину и побежала к ним. Через мгновение узнала нескольких. Они меня заметили и смотрели с удивлением, весело переглядываясь.
- Что, черт возьми, происходит? - крикнула я.
Один из них, загонщик, подошел ко мне. Это был тот самый усатый, который заходил на второй день после смерти Великой Ступни.
- Пани Душейко, просим не приближаться, это опасно. Пожалуйста, идите отсюда. Мы стреляем.
Я замахала руками перед его лицом.
- Это вы убирайтесь прочь. Или я звоню в полицию.
К нам подошел второй, отделился от остальных, я его не знала. Одет в классический охотничий костюм с шляпой. Строй двинулся; все держали перед собой ружья.
- Не стоит, сударыня, - вежливо сказал он. - Здесь уже есть полиция - мужчина снисходительно улыбнулся. Действительно, вдали я разглядела пузатого Коменданта полиции.
- Что такое? - крикнул кто-то.
- Ничего, ничего, это пожилая дама из Люфтцуга. Полицию хочет вызвать, - в его голосе слышалась ирония.
Я возненавидела его.
- Пани Душейко, не дурите, - примирительно сказал Усач. - Мы действительно здесь стреляем.
- Вы не имеете права убивать живых Существ! - воскликнула я изо всех сил. Ветер выхватил у меня эти слова прямо из уст и понес по всему плоскогорью.
- Все в порядке, езжайте домой, пани. Мы стреляем фазанов, - успокаивал меня Усач, словно не понимая моего протеста. А второй бросил елейным тоном:
- Не спорь с ней, она сумасшедшая.
И тогда меня охватил гнев, истинный, так сказать, Господень. Ударил где-то внутри горячей волной. От этой энергии стало приятно; казалось, что она подняла меня в воздух, маленький и вместе с тем мощный взрыв во вселенной моего тела. В нем пылал огонь, нейтронная звезда. Я вырвалась вперед и толкнула мужика в глуповатой шапке так сильно, что он рухнул в снег, совершенно потрясенный. А когда Усач бросился ему на помощь, я напала на него, пнула в плечо изо всех сил. Он вскрикнул. Я вам не слабая девочка.
- Эй, эй, женщина, это что за шутки? - его лицо исказилось от боли, и он пытался схватить меня за руки.
Тогда сзади подбежал тот, что стоял у машин, и схватил меня как в тиски.
- Я провожу вас к авто, - сказал мне на ухо, но он вовсе не провожал, а тянул назад так, что я упала.
Усач помог мне встать, но я оттолкнула его с отвращением. У меня не было никаких шансов против них.
- Не волнуйтесь, пани. Мы здесь законно.
Он так и сказал: «законно».
Я отряхнула снег и направилась к машине, дрожа от нервов и спотыкаясь. Между тем охотники растворилась в низких зарослях, молодых ивах на заболоченных лугах. Через мгновение снова зазвучали выстрелы; они убивали птиц. Я села в авто и окаменела, положив руки на руль, но пришлось немного подождать, прежде чем я смогла тронуться.
Я ехала домой, плача от бессилия. У меня дрожали руки, и я уже знала, что это плохо кончится. Самурай с облегченным вздохом остановился перед домом, и мне показалось, что он полностью на моей стороне. Прижалась лицом к рулю. Склонила голову на клаксон, прозвучавший, как вопли. Как траурный крик.
Моя коварная Болезнь появляется неожиданно, никогда неизвестно, когда она придет. Тогда в моем теле что-то происходит, начинают болеть кости. Эта боль неприятная, томительная, как я ее называю. Продолжается без перерыва, не исчезает часами, иногда целыми днями. От нее невозможно спрятаться, нет от нее таблетки или укола. Должна болеть, так же как река должна течь, а огонь пылать. Зло напоминает, что я состою из материальных частиц, которые разрушаются каждую секунду. Может, к ней можно было бы привыкнуть? Жить с ней так, как люди живут в Освенциме или Хиросиме и совершенно не задумываются о том, что здесь произошло прежде. Просто живут.
Однако после боли костей приходит боль в животе, постоянно болит нутро, печень, все, что там у нас внутри. На некоторое время боль можно остановить глюкозой, которую я всегда ношу в кармане во флакончике. Никогда не известно, когда произойдет Приступ, когда мне станет хуже. Иногда мне кажется, что на самом деле я состою из одних только симптомов болезни, я фантом, сделанный из боли. Когда я уже не могу найти себе места, то представляю, что на животе, от шеи до самого лобка у меня есть замок-молния, и я медленно его расстегиваю, сверху вниз. И тогда я вытаскиваю руки из рук, а ноги с ног, и вылущиваю голову из головы. Выскальзываю из собственного тела, и оно слетает с меня, как старое платье. Я меньше и хрупкая, почти прозрачная. Мое тело, будто у Медузы, белое, молочное, мерцающее.
Только эта фантазия приносит облегчение. О да, тогда я свободна.
* * *
В конце недели, в пятницу, мы договорились с Дионизием на более позднее время, чем обычно, потому что мне было так плохо, что я решила пойти к врачу.
Я сидела в коридоре в очереди и вспомнила, как мы познакомились с доктором Али.
В прошлом году меня снова обожгло Солнце. Пожалуй, я выглядела довольно жалко, раз испуганные медсестры провели меня прямиком в отделение. Там пришлось ждать, а я проголодалась, то вытащила из сумки печенье, посыпанное кокосовой стружкой, и уписывала его. Врач появился через несколько минут. Он был светло-коричневый, как грецкий орех. Посмотрел на меня и сказал:
- Я тоже люблю кокосовую стрижку.
И этим сразу мне понравился. Оказалось, что он имел некую Особенность - как те, кто выучил польский уже во взрослом возрасте, и иногда заменял одни слова на совсем другие.
- Сейчас погрожу, что с вами такое, - сказал он.
Этот Человек очень тщательно занялся моей болезнью, не только кожной. Его темное лицо всегда было спокойным. Он неторопливо рассказывал мне какие-то хитроумные истории, измеряя в это время пульс и давление. О, он, видимо, далеко выходил за обязанности дерматолога. Али, который был родом с Ближнего Востока, применял чрезвычайно традиционные и важные методы лечения кожных болезней - заставлял провизоров в аптеке готовить очень сложные мази и кремы, содержащие очень много компонентов и требующие кучу времени. Я догадывалась, что за это его не слишком любили окружающие аптекари. Его микстуры имели удивительные цвета и потрясающие запахи. Может, Али казалось, что лечение аллергической сыпи должно быть не менее зрелищным, чем сама сыпь.
Сейчас он внимательно осмотрел также синяки на моих плечах.
- Откуда это взялось?
Такому я не придавала значения. Легкого удара всегда было достаточно, чтобы я месяц ходила с красным пятном. Доктор Али заглянул мне в горло, пощупал лимфоузлы и послушал легкие.
- Пожалуйста, выпишите мне лекарства, после которых я бы не чувствовала боли, - сказала я. - Ведь такое средство должно быть. Вот, чего я бы хотела. Чтобы ничего не чувствовать, а не беспокоиться, чтобы спать. Это возможно?
Он стал выписывать рецепты. Над каждым долго думал, грызя кончик ручки, наконец вручил мне пачку бумажек, и каждое лекарство надо было изготавливать на заказ.
* * *
Я поздно вернулась домой. Уже совсем стемнело, со вчерашнего дня дул ветер с пастбища, поэтому снежный покров таял на глазах, и падал густой снег с дождем. К счастью, огонь в печи погас. Дизь тоже опоздал, потому что по нашей дороге снова невозможно было проехать через вязкий, скользкий снег. Он оставил свой маленький «Фиат» у дороги и пришлепал пешком, взмокший и замерзший.
Дизь, Дионизий, появлялся у меня по пятницам, а так как он ехал сразу после работы, то я готовила обед именно в тот день. Раз в неделю, потому что для себя я варю в воскресенье большую кастрюлю супа, который затем ежедневно разогреваю. Обычно мне хватает его до среды. В четверг я питаюсь всухомятку или заказываю в городе пиццу «Маргарита».
У Дизя ужасная аллергия, и поэтому я не могу дать волю своей кулинарной фантазии. Для него надо готовить без молочных продуктов, орехов, перца, яиц, пшеничной муки, что очень ограничивает наше меню. Тем более, что мы не употребляем мяса. Иногда, когда он позарится на что-то запрещенное, его кожа покрывается зудящей сыпью, а маленькие пузырьки наполняются жидкостью. Тогда он начинал сильно чесаться, а царапины на коже превращались в растравленные раны. Лучше было не экспериментировать. Даже Али своими микстурами не удалось унять Дизеву аллергию. Ее природа была таинственной и коварной, а симптомы все время менялись. Ни один тест не поймал ее с поличным.
Дизь вытащил из потрепанного рюкзака тетради и кучу цветных ручек, на которые он нетерпеливо поглядывал за обедом, а потом, когда мы уже съели все до основания и прихлебывали черный чай (другого не признаем), отчитывался, что ему удалось сделать на этой неделе. Дизь переводил Блейка. Так он решил несколько лет назад и до сих пор тщательно придерживался своего плана.
Когда-то, давно, он был моим учеником. Сейчас ему было за тридцать, но по существу, парень никак не отличался от того Дизя, который нечаянно заперся в туалете во время выпускного экзамена по английскому и поэтому не сдал экзамен. Постеснялся позвать на помощь. Он всегда был мелкокостный, мальчиковатый, может, даже похожий на девушку, с небольшими ладонями и мягкими волосами.
Неудивительно, что судьба снова свела нас через много лет после этих неудачных концертов, здесь на рыночной площади в городе. Я увидела его, выходя с почты. Он шел получать заказанные через Интернет книги. К сожалению, я наверное, очень изменилась, он не узнал меня сразу, а уставился, разинув рот и хлопая глазами.
- Это вы? - прошептал он погодя, удивленный.
- Дионизий?
- Что вы здесь делаете?
- Живу здесь неподалеку. А ты?
- Я тоже, пани учительница.
И тогда мы, не сговариваясь, бросились друг другу в объятия. Оказалось, что работая во Вроцлаве полицейским информатиком, он не избежал определенных реорганизаций и реструктуризаций. Ему предложили работу на периферии, даже обеспечили временным жильем в общежитии, пока он не подыщет себе подходящее жилье. Однако Дизь не нашел квартиру и продолжал жить в этом местном рабочем общежитии, огромном, отвратительном, бетонном, где останавливались все шумные экскурсии по дороге в Чехию, а фирмы устраивали свои интеграционные забавы с пьянством до самого утра. Была у него там большая комната с коридорчиком, а кухня была на этаже, общая для всех.
Сейчас он работал над «Первой книгой Уризена», и как раз это казалось мне намного сложнее, чем предыдущие «Адские пословицы» и «Песни невинности», в работе над которыми я ему преданно помогала. Мне действительно было трудно, потому что я не понимала ничего из этих прекрасных драматических картин, которые Блейк наколдовывал словами. Неужели он действительно так думал? Что описывал? Где? Где это происходит и когда? Это легенда или миф? Я спрашивала у Дизя.
- Это происходит всегда и везде, - отвечал Дизь с блеском в глазах.
Закончив какой отрывок, он важно перечитывал вслух каждую строку, ожидая моих замечаний. Иногда казалось, что я понимаю только отдельные слова и вообще не улавливаю их содержания. Мне не слишком везло помочь парню. Я не любила поэзию и все стихи на свете были для меня слишком сложными и непонятными. Не могла понять, почему всех этих увлечений нельзя описать по-человечески - прозой. Тогда Дизь терял терпение и горячился. Мне нравилось так его поддразнивать.
Я не думаю, что как-то особенно помогала в переводе. Ему это удавалось лучше, его ум был находчивый, цифровой, так сказать; а мой продолжал оставаться аналоговым. Дизь быстро схватывал смысл и умел посмотреть на предложение, которое переводил, совсем с другой стороны, отбросить излишнюю привязанность к слову, оттолкнуться от него и вернуться с чем-то совершенно новым, прекрасным. Я постоянно подсовывала ему солонку, потому что верю в собственную теорию, что соль значительно усиливает процессы передачи нервных импульсов между синапсами. И он привык погружать в ней наслюнявленный палец, а затем слизывать с него соль. Я свой английский успела накрепко забыть, и мне не помогла бы даже соль со всей Велички, [3] а кроме того, такая кропотливая работа быстро мне надоедала. Я чувствовала себя совершенно беспомощной.
А как перевести считалку, с которой могли бы начинать забаву маленькие дети, вместо того, чтобы бесконечно повторять «Эне Бене Рес»:
Every Night & every Morn
Some to Misery are Born
Every Morn & every Night
Some are Born to sweet delight,
Some are Born to Endless Night.
Это самый Блейков стишок. Его невозможно перевести, чтобы не потерять ритм, рифму и детскую лаконичность. Дизь брался за него много раз, и это напоминало решение шарады.
Сейчас он съел суп; еда разогрела его, и парень раскраснелся. Волосы наэлектризовались от шапки, и над головой был небольшой, забавный ореол.
В тот вечер нам было трудно сосредоточиться на переводе. Я устала и чувствовала себя ужасно неловко. Не могла думать.
- Что с тобой? Ты сейчас очень рассеянная, - отметил Дионизий.
Он был прав. Боли ослабли, но полностью не утихли. Погода была ужасная, дул ветер, шел дождь. Когда дует ветер с долины, трудно бывает сосредоточиться.
- Какой демон пустоту эту отталкивающую создал? - спросил Дизь.
Блейк подходил к настроению этого вечера: нам казалось, что небо низко нависло над Землей так, что всем сущим созданиям осталось немного пространства для жизни, немного воздуха. Низкие, темные облака целый день мчались по небу, а сейчас, поздно вечером, терлись о вершины своими мокрыми животами.
Я убеждала его остаться на Ночь, иногда так бывало - тогда я стелила Дизю на диване в моей небольшой гостиной, выключала электрокамин и оставляла открытую дверь в комнату, где спала сама - чтобы мы слышали дыхание друг друга. Но сейчас он не мог. Объяснял, сонно потирая лоб, что комендатура переходит на какую-то другую компьютерную систему; мне не очень хотелось углубляться, на какую именно, важно, что из-за этого у него была куча дел. Должен прийти на работу рано утром. А тут еще и эта оттепель.
- Как ты доедешь? - беспокоилась я.
- Неважно, лишь бы до асфальта.
Мне не нравится было, что он уходит. Я накинула на себя две куртки, надела шапку. Мы были в желтых непромокаемых резиновых плащах, похожие на гномов. Я провела его к дороге и охотно пошла бы с ним дальше, до асфальта. У него под плащом была тонкая куртка, висевшая на нем, как на вешалке, а ботинки, хотя и сушились на батарее, нисколько не высохли. Но он был против, чтобы я шла дальше. Мы попрощались на дороге, и я уже было двинулась домой, как он позвал меня.
Дизь показывал рукой в сторону Перевала. Что-то там светилось, едва заметно. Странно.
Я вернулась.
- Что это может быть? - спросил он.
Я пожала плечами.
- Может, кто-то ходит там с фонариком?
- Пошли, проверим. - Он схватил меня за руку и потянул, как мелкий скаут, который оказался перед чем-то таинственным.
- Сейчас, Ночью? Успокойся, всюду так мокро, - сказала я, пораженная его упрямством. - Может, это Матога потерял фонарик, и он лежит там и светит.
- Это не свет фонарика, - сказал Дизь и двинулся наверх.
Я пыталась его остановить. Схватила за руку, но в моей ладони оказалась лишь перчатка.
- Дионизий, нет, мы туда не пойдем. Умоляю.
Но он был как сумасшедший, потому что вообще не отозвался.
- Я остаюсь, - это была попытка прибегнуть к шантажу.
- Ладно, тогда возвращайся домой, я сам пойду и проверю. Может, что-то случилось. Иди.
- Дизь! - воскликнула я со злостью.
Он не ответил.
Поэтому я шла за ним, подсвечивая нам фонариком, выхватывая из темноты пятна света, в которых терялись любые цвета. Облака висели так низко, что можно было за них ухватиться и позволить нести себя куда-то далеко на юг, в теплые края. А там прыгнуть с высоты прямо в оливковую рощу, или хотя бы в виноградник в Моравии, где делают невероятно вкусное зеленоватое вино. А тем временем наши ноги увязали в размокшем снегу, и дождь пытался залезть нам по капюшоны курток, чтобы донимать еще и там.
Наконец мы это увидели.
На перевале стоял автомобиль, большой джип. Все дверцы были открыты и внутри горел неяркий свет. Я остановилась в нескольких метрах, боялась приблизиться, чувствовала, что сейчас расплачусь как ребенок, от страха и нервов. Дизь взял у меня фонарик и медленно подошел к автомобилю. Посветил внутрь. Там было пусто. На заднем сиденье лежал портфель, черный, и еще какие-то пакеты, видимо, с продуктами.
- Слушай..., - тихо сказал Дизь, растягивая слова. - Я этот джип знаю. Это «Тойота» нашего Коменданта.
Теперь он ощупывал светом фонарика пространство возле автомобиля. Машина стояла в месте, где дорога поворачивает налево. Справа кустилась чаща; при немцах здесь стояли дом и мельница. А сейчас были разве что поросшие кустарниками руины и высокий орех, к которому осенью сбегались белки со всей округи.
- Смотри, - сказала я, - посмотри, что тут на снегу!
Луч фонарика выхватил странные следы - множество круглых отпечатков размером с монету, везде их было полно, вокруг машины на дороге. И еще - следы тяжелых мужских ботинок. Они были хорошо заметны, потому что снег таял, и темная вода заполняла каждую впадину.
- Это следы копыт, - сказала я, приседая и внимательно присматриваясь к небольшим, круглым отпечаткам. - Это следы Косуль. Видишь?
Но Дизь смотрел в другую сторону, туда, где размокший снег был вытоптан, уничтожен до основания. Луч фонарика продвигался дальше, к зарослям и через мгновение я услышала, как Дизь ахнул. Он стоял, наклонившись над устьем старого колодца в кустах, у дороги.
- Боже мой, Боже мой, Боже мой, - повторял он как заведенный, и это меня полностью вывело из равновесия. Ведь известно, что ни один бог не придет и не справится здесь со всем этим.
- Боже, там кто-то есть, - вскрикнул Дизь.
Мне стало жарко. Я подошла к нему и выхватила фонарик из его руки. Посветила в отверстие и увидела ужасную картину.
В неглубоком колодце торчало скрюченное тело, головой вниз. За плечом виднелась часть лица с открытыми глазами, страшного, залитого кровью. Из отверстия торчали ботинки, массивные, с грубыми подошвами. Колодец давно был засыпанный и мелкий, этакая яма. Когда-то я сама прикрывала ее ветками, чтобы туда не попали Овцы Стоматолога.
Дизь стал на колени и беспомощно коснулся этих ботинок, погладил их голенища.
- Не трогай, - прошептала я.
Сердце бешено стучало. Мне казалось, что сейчас эта окровавленная голова повернется в нашу сторону, из-под засохших струй крови сверкнут белки глаз, а губы шевельнутся, чтобы произнести какое-то слово, и тогда это тяжелое тело начнет вылезать наверх, назад, к жизни, разъяренное собственной смертью, гневное — и схватит меня за горло.
- Может, он еще жив, - умоляющим тоном сказал Дизь.
Я молилась, чтобы это оказалось не так.
Мы стояли с Дизем окоченевшие и в полном ужасе. Дизь вздрагивал, словно его трясло в судорогах — я испугалась за него. Он стучал зубами.
Мы обнялись, и Дизь заплакал.
Вода хлынула с неба, вытекала из земли, которая, казалось, превратилась в огромную губку, пропитанную ледяным дождем.
- Схватим воспаление легких, - всхлипывал Дизь.
- Пойдем отсюда. Пойдем к Матоге, он знает, что делать. Идем отсюда, не надо здесь стоять, - предложила я.
Мы двинулись назад, обнявшись неуклюже, словно раненые солдаты. Я чувствовала, как у меня пылает голова от неожиданных, волнующих мыслей, я почти видела, как эти мысли парят под дождем, превращаются в дым и присоединяются к черным тучам. И когда мы так шли, скользя по размокшей земле, во мне вдруг родились слова, которыми я возжаждала поделиться с Дизем. Очень хотелось произнести их вслух, но пока что не могла добыть их из себя. Они убегали. Я не знала, как начать.
- Господи Иисусе, - всхлипывал Дизь. - Это Комендант, я видел его лицо. Это был он.
Мнение Дизя всегда для меня много значило, и я не хотела, чтобы он считал, что я сумасшедшая. Только не он. Когда мы уже оказались у дома Матоги, я собрала в кулак все свое мужество и решила сделать очередной шаг и сказать ему, что я обо всем этом думаю.
- Дизь, - начала я. - Это Животные мстят людям.
Он всегда верит моим словам, но на этот раз вообще меня не слушал.
- Это не так уж невозможно, - продолжала я. - Животные сильные и умные. Мы даже не представляем себе, насколько. Когда-то на Животных подавали в суд. И они были даже осуждены.
- Что ты говоришь? Что ты говоришь? - бессмысленно бормотал он.
- Я где-то читала о Крысах, которых вызвали в суд, потому что они причинили большой вред. Дело откладывали, поскольку Крысы не являлись на процесс. В конце концов им даже предоставили адвоката.
- Господи, что ты такое говоришь?
- Это было, кажется, во Франции, в шестнадцатом веке, - рассказывала я. - Неизвестно, чем все закончилось, и их наказали.
Он вдруг остановился, крепко схватил меня за плечи и встряхнул.
- Ты в шоке. Что ты мелешь?
Я знала, что говорю. И решила это проверить при случае.
Матога появился из-за забора с фонариком на лбу. Его лицо в свете выглядело страшным, бледным, как у покойника.
- Что случилось? Чего вы болтаетесь ночью? - спросил он тоном часового.
- Там лежит мертвый Комендант. У своей «Тойоты», - сказал Дизь, стуча зубами, и махнул рукой назад.
Матога открыл рот и беззвучно шевельнул губами. Я уже подумала, что он онемел, но через некоторое время тот сказал:
- Я видел сегодня эту его огромную машину. Когда-то это должно было случиться. Ездил навеселе. Вы сообщили в Полицию?
- А нужно? - спросила я, подумав о почти лишившемся сознания Дизе.
- Вы свидетели, потому что нашли тело.
Матога подошел к телефону, и через мгновение мы услышали, как он спокойным голосом сообщает о смерти человека.
- Я туда не вернусь, - сказала я, и была убеждена, что Дизь тоже не пойдет.
- Он лежит в колодце. Ногами вверх. Председателем вниз. Залитый кровью. Везде полно следов. Маленьких, как копыта косули, - бормотал Дизь.
- Будет скандал, потому что это полицейский, - сухо сказал Матога. - Надеюсь, вы не затоптали следов. Вы же смотрите детективы, правда?
Мы вошли в его теплую и светлую кухню, а он остался у дома, ждал Полицию. Мы не разговаривали больше друг с другом. Сидели на табуретках неподвижно, словно восковые фигуры. Мои мысли напоминали тяжелые дождевые тучи.
Полиция прибыла джипом через час. Последним из машины вышел Черный Плащ.
- О, привет, я так и думал, что увижу здесь папу, - саркастически отозвался он, и бедный Матога вдруг сник.
Черное Пальто поздоровался с нашей троицей, по-солдатски пожав нам руки, как если бы мы были какими-то скаутами, а он нашим взводным. Мы же сделали доброе дело, и он нас благодарит. Только на Дизя взглянул с подозрением:
- Кажется, мы знакомы?
- Да, я работаю в комендатуре. Видимо, виделись.
- Это мой друг. Приезжает сюда по пятницам, мы вместе переводим Блейка, - поторопилась я с пояснениями.
Он неодобрительно взглянул на меня и попросил сесть с ним в машину. Когда мы приехали к Перевалу, полицейские огородили место вокруг колодца полиэтиленовой лентой и включили прожекторы. Дождь лил, и в их свете капли становились длинными серебристыми нитями, похожими на елочный серпантин.
Мы просидели в комиссариате все утро, втроем, хотя, собственно говоря, Матога там был совершенно напрасно. Он выглядел испуганным, и я чувствовала себя ужасно виноватой, что втянула его в эту историю.
Нас допрашивали так, как это мы собственноручно убили Коменданта. К счастью, у них в отделении оказался необычный автомат, который делал кофе, а кроме того готовил еще и горячий шоколад. Он был вкусный, и это сразу меня подкрепило, хотя ввиду своей Болезни, я должна немного больше беречься.
Когда нас отвезли домой, было уже изрядно пополудни. Огонь в печи погас, поэтому пришлось повозиться, чтобы разжечь его снова. Я уснула, сидя на диване. Одетая. Не почистив зубов. Спала как убитая, а под утро, когда за окном еще царила темнота, вдруг услышала странные звуки, и мне показалось, что отопительный котел перестал работать, его ласковое гудение прекратилось. Я накинула что-то на себя и спустилась вниз. Открыла дверь в котельную.
Там стояла моя Мама, в цветастой летнем платье и с сумкой через плечо. Она выглядела озабоченной и смущенной.
- Ради бога, что ты здесь делаешь, Мама? - воскликнула я ошеломленно.
Она сложила губы так, будто хотела мне ответить, и на мгновение бесшумно ими пошевелила. Затем остановилась. Ее взгляд беспокойно скользил по стенам и потолку котельной. Не понимала, куда попала. Снова попыталась что-то произнести, и снова остановилась.
- Мама, - прошептала я, пытаясь поймать ее взгляд, но она все время отводила глаза.
Я рассердилась на нее, потому что она давно умерла. Матери, которые уже ушли от нас, так себя не ведут.
- Как ты здесь оказалась? Здесь не место для тебя, - я начала ей было упрекать, но вдруг мне стало ужасно грустно. Мама посмотрела испуганными глазами и начала присматриваться к стенам, совсем обмякшая.
Я поняла, что нечаянно вытащила ее откуда-то. Что это я виновата.
- Иди отсюда, Мама, - ласково сказала я.
Но она меня не слушала, может, даже и не слышала. Ее взгляд не желал останавливаться на мне. Разнервничавшись, я захлопнула дверь котельной и теперь стояла по ту сторону, прислушиваясь. Слышала только шелест, нечто похожее на шорох Мышей или короеда в дереве.
Я вернулась на диван. И только я проснулась утром, как все это мне вспомнилось.Глава 6. Тривиальное и банальное.6. Тривиальное и банальное.
Дикая Серна, в лесу что живет,
Душу Людскую от скорби спасет.
Казалось, Матога был создан для одинокой жизни, так же, как я, но одиночество каждого из нас никак не сочеталось с другим. После этих драматических событий жизнь продолжалась по-старому. Приближалась весна, поэтому Матога упорно стал наводить везде порядок и в несомненном уюте своей мастерской уже готовил различные Орудия, которыми вскоре начнет портить мне жизнь - например, электропилу, секатор и ненавистную для меня вещь - косилку для травы.
Иногда я замечала его худую, слегка согбенную фигура во время моих ежедневных ритуальных обходов, однако всегда издалека. Как-то даже помахала ему с горки, но он не ответил. Может, не заметил меня.
В начале марта со мной произошел очередной Приступ, невероятно докучливый, и мне на мгновение мелькнула мысль, чтобы позвонить Матоге или доковылять до него и постучать в дверь. В печи погас огонь, а у меня не хватало сил спуститься вниз. Поход в котельную никогда не относился к приятным вещам. Я пообещала себе, что когда мои клиенты приедут летом в свои дома, скажу им, что, к сожалению, в дальнейшем я больше не возьмусь за эту работу. И возможно, это последний год, когда я здесь живу. Может, до следующей зимы мне придется вернуться в свою маленькую квартиру на улице Тюремной во Вроцлаве, у самого университета, откуда можно часами наблюдать, как Одер, будто гипнотизируя, упорно катит свои воды на север.
Хорошо, что меня навещал Дизь и разжигал огонь в этой старой печи. Возил с поленницы тележкой дрова, пропитанные мартовской сыростью. Они давали много дыма и мало тепла. Из банки соленых огурцов и каких-никаких овощей умел сварить вкусный суп.
Несколько дней я лежала, подчинившись своему взбунтовавшемуся телу. Терпеливо переносила онемение ног, и это невыносимое чувство, будто они горят огнем. Мочилась красным и, уверяю вас, что унитаз, заполненный красной жидкостью, производит ужасное впечатление. Заслоняла окна, потому что не могла стерпеть яркого мартовского света, который отражался от снега. Боль терзала мой мозг.
У меня есть некая собственная теория. Произошла ужасная вещь, а именно то, что мозжечок был неправильно соединен с мозгом. Возможно, это крупнейший сбой в нашем программном обеспечении. Кто-то нас плохо спроектировал. Поэтому мы подлежим замене. Если бы наш мозжечок соединялся с мозгом правильно, мы обладали бы исчерпывающими знаниями о собственной анатомии, о том, что происходит внутри нашего тела. О, говорили бы мы себе, у меня в крови упал уровень калия. Третий шейный позвонок какой-то напряженный. Периферическое кровяное давление сейчас низкое, надо двигаться, а после вчерашних яиц под майонезом уровень холестерина вырос, поэтому следует учитывать, что мы едим.
У нас есть это наше тело, обременительный груз, и, собственно говоря, мы ничего о нем не знаем и нуждаемся в различных Орудиях, чтобы узнать о самых естественных процессах. Разве это не возмутительно, что когда в последний раз врач хотел проверить, что происходит в моем желудке, то назначил сделать гастроскопию? Мне пришлось глотать толстенную трубку, и только с помощью камеры можно было разглядеть, что же там в нем такое. Единственное грубое и примитивное орудие, которым нас одарили, чтобы хоть как-то компенсировать неудобства, это боль. Ангелы, если они, конечно, существуют, видимо, хохочут до умопомрачения, глядя на нас. Получить тело и ничего о нем не знать. Без инструкции по эксплуатации.
К сожалению, погрешность была допущена уже с самого начала, так же, как другие ошибки.
Однако хорошо, что у меня изменились часы сна; я засыпала на рассвете и просыпалась после полудня, может, это была естественная защита от дневного света, ото дня вообще и всего, что с ним связано. Я просыпалась, а может все это происходило во сне, и часто слышала шаги Девочек на крыльце, их топот, и мне казалось, что все, что произошло за последнее время, было страшной галлюцинацией, вызванной лихорадкой. И это были замечательные минуты.
В полусне я также думала о Чехии. Появлялась граница, а за ней эта замечательная, ласковая страна. Все там озарено солнцем, позолочено светом. У подножия столовых гор, которые, казалось, выросли только для красоты, поля дышат спокойствием. Дороги прямые, потоки чистые, а в отрядах возле домов пасутся Олени и Муфлоны; к комбайнам привязывают звонки, чтобы слегка отпугивать и отгонять на безопасное расстояние зайчат, которые носятся во ржи. Люди не спешат и не соревнуются между собой во всем. Не гонятся за химерами. Им нравится жить так, как есть, радоваться тому, что они имеют.
Дизь недавно рассказывал мне, что в маленьком магазине в чешском Находе он нашел неплохое издание Блейка, и теперь мы себе представляем, как эти добрые люди, которые живут по ту сторону границы и разговаривают между собой на мягком, детском языке, по вечерам разжигают огонь в каминах и читают Блейка. И может, сам Блейк, если бы был жив, увидев это все, сказал бы, что во Вселенной есть такие места, где еще не состоялось Падение, мир не стал с ног на голову и остался Эдемом. Человек здесь не руководствуется законами разума, глупыми и чопорными, а сердцем и интуицией. Люди не переливают из пустого в порожнее, щеголяя своими знаниями, а создают невероятные вещи, пользуясь фантазией. Государство перестало быть кандалами, ежедневным грузом и помогает людям воплотить их мечты и надежды. А Человек не может быть каким-то винтиком в системе, выполнять функцию, он - свободное Существо. Такое беспрерывно вертелось в моей голове, и от этого мое лежание становилось даже приятным.
Иногда мне кажется, что только больной может быть действительно здоровым.
В первый же день, когда болезнь немного отпустила, я что-то накинула на себя и, преследуемая чувством долга, отправилась осмотреть свои владения. Я была слаба, как картофельный росток, выросший в темноте подвала.
Оказалось, что снег, тая, сорвал желоб на доме Писательницы и сейчас вода льется просто по деревянной стене. Непременно вцепится грибок. Я позвонила ей, но ее конечно, не было дома, а может, и в Польше. Это означало, что с желобом мне придется справляться самой.
Не секрет, что любые трудности пробуждают в нас настоящие жизненные силы. Мне действительно стало лучше, только левую ногу продолжала дергать боль, будто электрический ток, поэтому я переставляла ее, не сгибая, как протез. Затем, когда пришлось принести лестницу, я вообще перестала думать о Недуге. Забыла о боли.
Я стояла на ступенях час, подняв руки вверх, и безуспешно пыталась вставить желоб в хомуты. К тому же, один из них еще и оторвался и, пожалуй, лежал где-то глубоко под снегом возле дома. Можно было подождать Дизя, который должен был приехать вечером с новым четверостишием и вопросами, но мой приятель слишком хрупкий, у него маленькие, почти девичьи ладони, и что там говорить, немного он недотепа. Я говорю это с любовью к нему, не считаю это несовершенством. На свете есть столько черт и свойств, что каждого можно щедро ими одарить, думала я.
И я наблюдала с лестницы за изменениями, которые принесла оттепель на Плоскогорье. Кое-где, особенно на южных и восточных склонах, появились темные пятна - там зима отступала со своим войском, однако она удерживала позиции на границах и на опушке леса. Весь Перевал был белый. Почему распаханная земля теплее, чем поросшая травой? Почему в лесу снег тает быстрее? Почему у ствола дерева образуется в снегу круглое углубление? Или дерево теплое?
Я спросила об этом Матогу. Пошла к нему попросить, чтобы он помог с тем желобом. Он беспомощно посмотрел на меня и ничего не ответил. Ожидая, я разглядывала его диплом участника соревнований по сбору грибов, которые ежегодно организовывало Общество грибников «Боровик».
- Я и не знала, что ты так хорошо собираешь грибы.
Он мрачно улыбнулся и промолчал, как всегда.
Матога пошел со мной в свою мастерскую, которая напоминала операционную - столько там было разных ящичков и полочек, а на каждой было какое-то Орудие, специальное, придуманное для того, чтобы сделать что-то небольшое. Он долго шарил в коробочке, наконец вытащил оттуда кусок плоского алюминиевого провода, скрученного кольцом.
- Хомут, - сказал он.
Слово за слово, медленно, словно соревнуясь с прогрессирующим параличом языка, он признался мне, что за последние недели ни с кем не говорил, и его способность говорить очевидно уменьшается. Наконец, откашливаясь, сообщил, что Большая Ступня умер, подавившись костью. И что это был несчастный случай. Это подтвердило вскрытие тела. Он узнал от сына.
Я засмеялась.
- Мне казалось, что Полиция способна на более впечатляющие открытия. То, что он подавился, было понятно даже на первый взгляд ...
- Ничего не видно на первый взгляд, - Матога возразил, как на его характер, слишком резко, так, что эти слова врезались мне в память.
- Ты же знаешь, что я об этом думаю, правда?
- Что?
- Помнишь тех косуль, стоявших у дома, когда мы шли туда? Это они его убили.
Он замолчал и начал очень внимательно разглядывать хомут.
- Как?
- Как, как. Я точно не знаю. Может, они его просто напугали, когда он, как варвар, поедал их сестру.
- Хочешь сказать, что это была динтойра? [4] Косули наказали его?
Я долго молчала. Кажется, ему нужно много времени, чтобы сосредоточиться, а потом осознать услышанное. Он должен потреблять больше соли. Я уже говорила, что соль помогает быстрее принимать решения. Матога медленно надевал валенки и тулуп.
Когда мы шли по мокрому снегу, я сказала:
- А Комендант в колодце?
- Ты о чем? Хочешь знать причину смерти? Не знаю. Он не рассказывал.
Это он о Черном Пальто.
- Нет, нет, я знаю, какая была причина смерти в колодце.
- Какая? - спросил он так, словно это его нисколько не интересовало.
Поэтому я не ответила сразу, а подождала, пока мы двинемся через мостик к дому Писательницы.
- Такая же.
- То есть он подавился костью?
- Не злорадствуй. Его убили Косули.
- Подержи лестницу, - ответил он на это.
Поднялся по ступеням и возился с желобом, а я продолжала объяснять ему свою теорию. Сослалась на свидетеля - Дизя. Мы с ним знали больше, потому что первыми прибыли на место происшествия и заметили то, чего потом Полиция уже не могла увидеть. Когда Полиция приехала, было темно и мокро. Снег таял на глазах и скрыл то, что было самым важным - эти странные следы вокруг колодца, много, сотни, а может, и больше - маленькие, круглые, словно Человека окружило целое стадо Косуль.
Матога слушал, но не отвечал, на этот раз из-за того, что держал во рту шурупы. Поэтому я продолжала: «Может, сначала он ехал на машине и почему-то остановился. Может, Косуля, одна из убийц, притворялась больной, а он обрадовался, что нашел дичь. И тогда, когда вышел, они окружили его и начали теснить в сторону колодца».
- У него была окровавлена голова, - сказал сверху Матога, прикрутив последний шуруп.
- Да, потому что ударился, падая в колодец.
- Готово, - сказал он, помолчав, и начал спускаться вниз.
И действительно, желоб держался на новом алюминиевом хомуте. А старый наверное найдется через месяц, как растает снег.
- Постарайся не рассказывать об этом предположении. Оно очень недостоверное и может тебе навредить, - посоветовал Матога и отправился прямо домой, не взглянув на меня.
Я подумала, что он тоже считает меня сумасшедшей, как и все, и мне стало обидно.
Ну что ж. Блейк писал: «Противопоставление является Настоящей дружбой».
Меня снова вызвали на допрос заказным письмом, которого привез Почтальон. Ему пришлось добираться из города на Плоскогорье, поэтому он был сердит на меня и не замедлил это выразить.
- Следует запретить людям жить так далеко, - заявил он с порога. - Что вам с того, что вы так это спрятались от мира? Он вас все равно достанет. - В его голосе слышалось злорадство. - Подпишите вот здесь, повестка из прокуратуры.
Ох, не принадлежал он к друзьям моих Девочек. Они мне всегда демонстрировали, что не любят его.
- Ну, как оно жить в башне из слоновой кости, над головами мелочи, с носом, задранным к облакам? - спросил Почтальон.
Этого я больше всего не люблю в людях - ледяной иронии. Это трусость; все можно высмеять, никогда ничем не интересоваться, не чувствовать себя ничем связанным. Жить, как импотент, который сам никогда не изведает наслаждения, однако сделает все, чтобы оно стало отталкивающим для других. Ледяная ирония - это главное орудие Уризена. Оружие бессилия. При этом эти умники всегда имеют собственное мнение, которое победно пропагандируют, хотя если начать расспрашивать, интересоваться деталями, окажется, что все их теории состоят из обычных, банальных вещей. Я никогда не решилась бы сказать о ком-то, что он глуп, и не хотела заранее осуждать Почтальона. Я пригласила его сесть и сделала кофе, такой, какой любят Почтальоны - крепкий, заваренный в стакане. Угостила пряниками, которые пекла еще до праздников, надеюсь, они не зачерстведи и мой гость НЕ поломает о них зубы.
Он снял куртку и сел к столу.
- Много таких повесток разношу последнее время, думаю, все это касается Комендантовой смерти, - сказал он.
Мне было очень интересно, кому еще Прокуратура направила письма, но решила не показывать этого. Почтальон ждал мой вопрос, которого так и не было. Возился на стуле, пил кофе. Однако я умела молчать.
- Например, я такие повестки разносил всем его дружбанам, - сказал наконец.
- Вот как, - равнодушно ответила я.
- Все они денежками связаны, - начал он медленно, осторожно, и было заметно, что Почтальон заводится и остановиться ему будет нелегко. - Дорвались до власти. Откуда у них такие машины, дома? Этот, к примеру, Нутряк? Неужели вы верите, что это он на бойне так поднялся? - Он красноречиво оттащил нижние веки, показывая слизистую оболочку. - Или на лисицах! Все это маскировка, пани Душейко.
Немного помолчали.
- Все говорят, что это одна банда. Кто-то должен был ему помочь упасть в тот колодец, это я точно говорю, - довольно заметил Почтальон.
Он чувствовал такую огромную потребность перемывать косточки ближним, что его и за язык не приходилось тянуть.
Все знают, что они играли в покер на большие деньги. А его новый ресторан «Касабланка» - это настоящий бордель, где живым товаром торговали.
Мне показалось, он перегнул палку.
- Говорят, они переправляли дорогие иномарки из-за границы. Ворованные. Рассказывал мне некоторые, не буду называть фамилии, видели на рассвете крутое «БМВ» на дороге. А откуда бы оно взялось? - риторически спросил Почтальон, очевидно убежденный, что такая сенсация меня точно ошеломит.
Наверное, многое из того, что он рассказывал, было высосано из пальца.
- Брали огромные взятки. Потому откуда у них такие тачки, как, например, у Коменданта? С зарплаты полицейского? Скажете, что власть бьет в голову, и будете правы. Человек теряет всякую порядочность. Разбазарили нашу Польшу за копейки. Я Коменданта давно знал. Когда был обычным милиционером, пошел туда, чтобы не идти на стеклокомбинат, как другие. В футбола с ним играл лет двадцать назад. А сейчас он меня даже не узнавал. Так человеческие пути расходятся ... Я обыкновенный почтальон, он почтенный Комендант. У меня - «Фиат-чинквеченто», у него - «Джип-Чероки».
- «Тойота», - поправила я. - «Тойота-Лендкрузер».
Почтальон тяжело вздохнул и мне вдруг стало его жалко, потому что видимо, он тоже принадлежал к невинным, а сейчас желчь заливала ему сердце.
Безусловно, трудно так жить. И видимо, из-за этой горечи он такой злой.
- Бог создал Человека Счастливым и Богатым. Но подлость превратила невинных в бедняков, - я неточно процитировала ему Блейка. В конце концов, я сама так считаю.
Только слово «Бог» я беру в кавычки.
* * *
Когда Дизь приехал после полудня, он уже был простужен. Сейчас мы работали над «Mental Traveller» и уже в начале поспорили, слово «mental» следует переводить как «ментальный» или, скорее, «духовный».
Дизь, чихая, читал:
I travel'd thro 'a Land of Men,
A Land of Men & Women too,
And heard & saw such dreadful things
As cold Earth wanderers never knew.
Сначала каждый из нас писал собственную версию, потом мы их сравнивали и начинали переплетать наши идеи.
Это немного напоминало сложные комбинации во время игры в скрэббл.
Я Землями Людей прошел,
Бродил между Мужей и Жен,
И все, что я там нашел,
Пугало, как смертный сон.
или:
Я в странный Край Людей прибился,
В Край Женщин и землю Мужчин,
Я там наслышан был и насмотрелся
Всего - и в ужасе онемел.
- И чего мы остановились на этом «В землю Женщин и землю Мужчин» в конце? - спросила я. - А если сделать так:
«В землю Женщин и землю Мужей ...», - тогда бы оно прекрасно рифмовалось с «онемел».
Дизь молча грыз ногти и наконец победно предложил:
Я обошел Юдоль Людей,
В Земле был Женщин и Мужей,
И ужас, что меня настиг,
Неведом пилигримам снов.
Мне эта «Юдоль» не нравилась, но мы сразу продвинулись и до десяти часов весь стих был готов. Затем мы съели запеченные корни петрушки с маслом. И еще рис с яблоками и корицей.
После этого замечательного ужина, вместо того, чтобы анализировать сложные места в поэме, мы как-то вскользь вернулись к делу Коменданта. Дизь достаточно хорошо ориентировался в том, что было известно полиции. Ведь у него был доступ ко всей полицейской сети. Конечно, всего не знал. Следствие по делу Комендантовой смерти проводила высшая инстанция. Кроме того, Дизь должен хранить служебную тайну, но меня это не касалось. Что я могла сделать даже с самым секретным секретом, услышанным от него? Я даже сплетничать не умею. Поэтому он обычно многое мне рассказывал.
Так, например, было известно, что Комендант погиб от удара головой о что-то твердое, скорее всего, когда он неожиданно упал в полузасыпанный колодец. Также выяснилось, что он был пьян, что должно было смягчить падение, потому что пьяные люди всегда гибкие. Вместе с тем, этот удар в голову выглядел слишком сильным для обычного падения в колодец. Он должен свалиться с многометровой высоты. Однако другого объяснения не нашли. Коменданта ударили в висок. Вероятно, Орудие не нашли. Доказательств не было. Собрали немного мусора - обертки от конфет, полиэтиленовые пакеты, старые жестянки, использованный презерватив. Погода была ужасная, а специальная группа прибыла довольно поздно. Дул сильный ветер, шел дождь и молниеносно наступала оттепель. Мы оба очень хорошо запомнили эту Ночь. Сфотографировали странные отпечатки на земле, те, насчет которых я утверждала, что это следы копыт Косуль. Однако Полиция не была уверена, были ли там эти следы вообще, а если и были, то имели ли какую-то связь со смертью. При таких обстоятельствах этого нельзя было проверить. И следы ботинок были слишком нечеткие.
Однако выяснились неожиданные нюансы. Комендант имел с собой двадцать тысяч злотых, в сером конверте, запихнутом за пояс брюк. Деньги ровно разложены на две пачки, перехваченные аптечными резинками. И это больше всего удивило следователей. Почему предполагаемый убийца их не забрал? Не знал о них? А если это был тот, кто дал ему эти деньги? И за что? Когда неизвестно, в чем дело, то наверняка речь идет о деньгах. Так говорят, но я думаю, что это слишком просто.
Предполагали также несчастный случай, но это была очень маловероятная версия. Потому что это должно было выглядеть так: Комендант был пьян и искал, куда бы спрятать деньги, и тогда упал в Колодец и ушибся.
Однако Дизь настаивал, что это было убийство.
- Мне подсказывает это моя интуиция, мы были там первыми. Помнишь, преступление висело там в воздухе?
Я была такого же мнения.